07.07.2004
Актуальное искусство

Кабаков, Маккартни, белые ночи
[Дмитрий Пиликин]

Белые ночи в Питере постоянно приводят к какой-то фантасмагории, люди не спят, бродят по улицам, невменяемы с утра. Так что все «реальное» считывается как некий галлюциногенный опыт, и совпадения, события и странности не удивляют, а, скорее, кажутся нормой. Только что схлынул нью-йоркско-московский десант по случаю Кабакова. Выглядело это весьма инфернально.
В день открытия кабаковской выставки "Случай в музее и другие инсталляции" я шел по Дворцовой площади к Главному штабу. Площадь была густо завалена мусором, который остался после концерта Маккартни. То есть получалось, что выставку монтировали, пока шел концерт, а мусор инсталлировали в честь маэстро – от звезды к звезде. Маккартни, впрочем, не повезло. Несмотря на все громкие уверения, туч не разгоняли (все же не Москва!) и, как говорят, дождичек задержал концерт часа на полтора. Сам не был, с рок-звездами юности дважды в одну воду вступать нельзя. Но почему при всех усилиях ему не повезло, а нам повезло? Дело в том, что два дня подряд до этого мы играли спектакль – перформанс под открытым небом на пляже Петропавловской крепости (я уже год как с группой АХЕ тесно сотрудничаю) – и дождь тоже собирался, но превратился в пыль, а затем уже севшее солнце (играли поздно с 22.00) вдруг ярко высветило линию эрмитажных зданий, а потом вышла радуга, а потом - в момент драматической сцены – горизонт перекрыла длинная черная баржа. В общем, лучшей декорации было и не придумать.
Но, это я отвлекся, вернемся к Кабакову. Хотя началось все не с него, а с заведомо приуроченной к Кабакову выставки Виктора Пивоварова. Большая ретроспектива открылась в Инженерном замке (там, кстати, накануне только закончилась, привезенная из Америки, ретроспектива М. Рогинского, против которой глухо протестовали местные хранительницы – «У нас музей, а у него на каждой картине "ХУЙ" написано»), а этим же вечером новый проект Пививарова «Темные комнаты» был показан в частной «галерее Дмитрия Семенова» (при посредничестве XL, так что даже Селина с Хрипуном добрались до Питера). Ретроспектива Пивоварова сделана хорошо и достойно. Я сам, например, видел его работы только в каких-то солянках и не очень представлял точное место в истории процесса – Кабаков эту лакуну плотно собой прикрыл. Интересно наблюдать, как Пивоваров от ранних работ с педантичными (и весьма тонкими по живописному цвету) концептуальными натюрмортами через книжные игры вновь возвращается в новом проекте к живописи. Проект, впрочем, с двойным дном – этакое выжимание из себя фрейдистких штампов (уже давно вписанных в концептуализм) посредством fine art. Весьма забавен и сам маэстро – такой милый и бодрый старичок с розовыми щечками. Хотя, присутствие другого розовощекого бодрого старичка, к сожалению, немного задвинуло Пивоварова в тень. Благодаря эрмитажному реномэ реклама Кабаковских инсталляций была мощнейшая. Но, чтобы проще объяснить народу значение Кабакова - кратко и одним словом - в прессе и ТВ придумывали весьма смешные благоглупости. Я сам, например, пил с утра чай и вдруг увидел на первом канале «известную петербургскую галеристку – Марину Гисич, которую мы пригласили специально для того, чтобы прокомментировать открывающуюся в Эрмитаже выставку известного русского художника Ильи Кабакова». Чуть со стула не упал!
Разместился Кабаков в здании Главного штаба – экспозиция заняла три небольших зала без окон на втором этаже. Выставка состоит из трех соединенных частей: 1) двух подаренных Эрмитажу «классических» инсталляций – «Туалет в углу», «В шкафу»; 2) ретроспекции по реализованным проектам в виде рисунков и макетов (макеты делались явно в России. Такой добротный стиль архитектурного моделирования из шпона под пластиковым колпаком. Исполненная в точно такой же технике модель будущего Арт Центра «Пушкинская 10» долгое время пылилась у нас в офисе): 3) трехмерная инсталляция «Случай в музее», которую надо было наблюдать сверху, проходя по подиуму.
«Туалет в углу», как известно, уже включен в «собрания – буквари современного искуссства» европейских музеев (например Гамбург, Берлин, Стокгольм и пр.), в которых message художника нивелирован до одного простого визуального приема (Бойс - войлок, Джад - коробки, Болтянски-подсвеченные нерезкие фото, Уорхол - цветная шелкография и т.д.). В случае Кабакова - это дверь с замазанным стеклом в тупичке, из-за которой раздаются неясные звуки. Но! В отличие от западных музеев, где стекло просто замазано, в Эрмитаже по нему пальцем процарапано уточнение (для русских зрителей, поскольку написано по-русски) – «Туалет». Здесь еще раз надо отдать должное силе личности Пиотровского, на коего никто не смеет голос поднять. Я пытаюсь представить, какой бы лай подняли в Москве радетели «святой незалежной славянской высокодуховности», если бы Третьяковке или ГМИИ вдруг подарили в постоянную (!!!) экспозицию инсталляцию с названием «Туалет в углу». Так что жест сильный (не знаю уж, специально продуманный или нет). Но в любом случае, сейчас не до жестов и даже не до эстетики.
Символический акт явления Кабакова в Эрмитаже, конечно же, перекрывает все эстетические разборки, о которых можно будет говорить только тогда, когда немного схлынут страсти и пройдет время. Но с другой стороны, а вот обычный российский зритель, что подумает он, придя в Эрмитаж и встретившись с Кабаковым? Собственно, два основных вопроса, которые обсуждались на конференции, были: возможность/невозможность переводимости текста или превращения его в метаязык (как утверждали некоторые), а так же опыт переживания «советского» и личной «ответственности» Кабакова за весь «советский опыт». Я же пытался представить себе зрителя (и говорил об этом на конференции), обычного постсоветского зрителя, который пришел в выходные с семьей в Эрмитаж. И вот проходя череду залов (которые тоже есть инсталляции) он доходит до Кабакова. Через какой визуальный опыт он опосредует увиденное? Через «советский» ли? Ой, ли! Скорее через опыт «музейно-зрительский», поскольку жизнь и искусство все же разделены, да и страсти по поводу «советского» уже схлынули. Но самый ближайший музейно-зрительский опыт, к которому склоняется именно эта инсталляция, как мне кажется, – это «Музей боевой славы», где есть «карты сражений» (рисуночные наброски), «модели вооружения» (модели инсталляций) и как апофеоз каждого уважающего себя военного музея – трехмерная диорама «Главного сражения», коей формально и является инсталляция «Случай в музее».
На начало конференции я немного опоздал. Пиотровского и Гройса не слышал, но, говорят, в своей формальной речи директор Эрмитажа сделал символическую оговорку, назвав Кабакова сначала «русским», а потом «российским» художником. Очень хорошее выступление было у Пеперштейна – легкое, метафорическое, но при этом выстраивающее смыслы в точную линию: о современности фунционирования культуры и ее языка, развернутыми к «евро-американским центрам», о «внутреннем подсознательном цензоре», заставляющем упрощать текст для облегчения его перевода. Вначале даже показалось, что он сыграл заведомый «сет» с выступавшим следом за ним молодым американцем (не опознал кто это был, в заявленной программе были изменения), в английскую речь которого оказались вплавлены старательно выговариваемые им слова типа «комуналка» (что, как и «спутник» говорит о суггестии некого общечеловеческого смысла через пряную региональность, а стало быть о некой гипотетической «экспансии» смыслов через «неанглийский» язык, ввиду объявленной демократией глобализации:-)).
Но все последующие выступления американских музейщиков (в который раз!) развеяли подобные иллюзии. Линейность мышления просто обескураживала. Или это и есть академизм? У питерского поэта Аркадия Драгомощенко есть чудесное замечание (цитирую по памяти): «Главным вопросом времени мобильной связи становиться вопрос: «Ты где?». Если одним из главных вопросов постмодернизма можно считать вопрос: «Кто я?», то главным вопросом смутного времени пост-пост модернизма становиться «Ты где?». Location, location and location!». То есть, определение местоположения и выстраивает дискурс в сложной мешанине смыслов, рефлексий и рефлексий на рефлексии. У американцев же в ходу по-прежнему последовательно-линейная геометрия. Сюда же относится и ответ Гройса на один из вопросов из зала (почему-то обращенных именно к нему, а не к Пеперштейну) по поводу аналогичных ИЗО механизмов революционности в литературе. Вопрос был несколько смутный и Гройс отбрил: «революционность языка литературы ушла в философский постструктурализм».
Единственным светлым пятном среди иностранцев было выступление Джермано Челанта. Несмотря на то, что он сам себя определяет нынче как «арт-бюрократ, не занимающийся креативной кураторской деятельность», мастерство не пропьешь – «помнят руки-то!». Опять таки забавно, что в силу питерских чопорных традиций во время перерыва арт-бюрократ Челанта сиротливо тусовался в уголке, и можно было запросто подойти и поговорить с ним «за жизнь и искусство».
Во второй части заседания заправляла Эмилия Kabakoff, всю дискуссию проводившая через себя и «к телу» маэстро не очень-то допуская.
Вообще череда последних событий (от Москвы-Берлин до Кабакова в Эрмитаже) позволяет говорить о неком неспешном, но происходящем на глазах движении подземных пластов истории, которая, наконец, в полной мере расставляет все по местам и раздает «всем сестрам по серьгам» – «маргинально художественное» из недавнего прошлого переходит в «общественно-музейное». На этом фоне уже совсем по другому оцениваешь весьма популярные нынче сборные «солянки» из совсем свежего материала, но к выводу приходишь неутешительному. Посмотрел недавно два каталога, представляющих российское СИ за рубежом: «На курорт!» в Баден-Бадене от Г. Никича и что-то в Осло от Е. Деготь. Баден-баденский каталог – роскошный, да и как книжка сделана неплохо по текстам и комментариям, но тем страшнее выглядит компромисс, на который пошел куратор, – половину каталога занимают т.н. «русские берлинские художники», о работах которых в каком-либо вменяемом ключе говорить просто невозможно. Чего стоит только один только великовозрастный вьюнош, коий задумал поставить в Дюссельдорфе (!!!) шестиметровый бронзовый монумент Моше Даяну. Городские власти не дозволяют – и в этом его проект! В результате, все подобные вкрапления выглядят в этом роскошном издании (по запомнившейся меткой метафоре из Виктора Астафьева) – «как вши на атласном покрывале». Такое впечатление, что в силу специфики «расплаты за историю», в Берлине взрастили этакого «русского» тусовочного монстра, который еще себя покажет не раз в арт-бюрократических играх. В скандинавской выставке Деготь таких компромиссов нет, но и она оставляет какое-то тоскливое ощущение (проверял, не только у меня). Почему? Вроде бы работы в большинстве своем «на уровне» и художники известны, но никакого ощущения креативного жеста не возникает. Есть ощущение необходимой карьерной работы по заполнению страт, но нет «жизни». Такое впечатление, что, тяжко вздыхая, по производственной необходимости читаешь на ночь «Материалы конференции по микробиологии (для служебного пользования)» вместо того, чтобы заняться любовью…